На подсыхающем после весенней распутицы пятачке перед городскими воротами скопился десяток телег. Желающие попасть в город, кто на торг, а кто по другим делам, нетерпеливо ждали своей очереди. В прозрачном воздухе колокольчиками звенел женский смех, слышались недовольные голоса купцов, ленивая брань стражников, скрип телег. Остро пахло конским потом. А бездонное голубое небо отражалось в лужах и стоялой воде городского рва, поднималось над скучной обыденностью, заставляло беспричинно улыбаться, пробуждало в душе надежду на лучшие времена, которые, быть может, настанут уже сегодня или завтра. В такие дни приятно сидеть на нежном солнышке, вдыхая пряные ароматы весны, мечтая о чём-то прекрасном и несбыточном.

Молоденький конопатый стражник, примостившись на поленце, оставшемся от зимы, даже глаза закрыл от удовольствия и открыл их только тогда, когда почувствовал холодок тени. Перед пареньком стоял человек в плаще, цвет которого от грязи и дорожной пыли сливался с дорогой. Лицо его закрывал капюшон. Незнакомец молча дожидался, когда стражник откроет глаза.

— Эй, господин хороший, — лениво протянул стражник, явно подражая старшему напарнику. — С воинов плата двойная, — и протянул руку.

Внезапно из складок плаща, где-то на уровне сапог высунулась кошачья морда и зашипела, оскалив небольшие, но острые клычки.

Мальчишка, не ожидая такого, вздрогнул и, потеряв равновесие, скатился со своего насеста. Растопырившись, он сел на траву, испуганно косясь на средних размеров кота, который, как ни в чём не бывало, начал умываться, хитро поглядывая на стражника.

— Ты что, малыш, котёнка моего испугался, — незнакомец звонко рассмеялся и скинул капюшон. Блеснули лукавые глаза, а пухлые губы сложились в обидную для парнишки усмешку. — Держи свои монетки, — и, продолжая улыбаться, женщина прошла под поднятыми воротами. Стражник продолжал глупо таращится ей вслед до тех пор, пока зеленоватый плащ не смешался с толпой.

— Ты чо верещал-то, племяш? — зевая и почёсывая волосатую грудь, поинтересовался старший, выходя из сторожки. Утро было шумным, немало купцов привезли товар на городской рынок, и теперь начальник караула, решил немного вздремнуть, оставив ворота на попечение младшего.

— Да я, дяденька, растерялся маленько, — смущённо оправдывался юнец. — Думал, наёмник в город пришёл, а оказалось, баба, — при этом лицо парнишки расплылось в глуповатой улыбке. В этот момент он казался ещё более молодым и наивным.

— Ну баба, а орал-то чего? — продолжал лениво допытываться старший.

— Да котейка у неё, забавный такой. Усищи — во, а глаза зелёные, как зашипит, я и растерялся маленько.

— Так, — старший задумчиво поскрёб затылок. — Баба, говоришь, с котейкой. А оружие у неё было?

— Да я, чего-то и не заметил, — смутился младший. — Вроде не было.

— Эх, Прошка, — начальник караула презрительно сплюнул, — не будет с тебя толку. — Ну а выглядела она хоть как?

Мальчишка растерянно оглянулся вокруг. И вдруг лицо его осветила счастливая улыбка.

— Она вот такая была, точь в точь.

Старший караула поглядел в ту сторону, куда указывал грязный указательный палец племяша. На обочине цвёл одуванчик. Сплюнув ещё раз, старший пошёл досыпать в караулку. А на лице у Прошки ещё долго блуждала улыбка, и он нет-нет да и поглядывал на незатейливый цветочек. Удивительно, как его не затоптали сотни стоптанных сапог и сбитых копыт, не раздавили тележные ободья, к которым, казалось, прилипла вся грязь этого мира. В наивном и нежном цветочке, оказывается, таились большие силы. Весёлая жёлтая головка независимо выглядывала из плотной розетки зелёных листьев.

А женщина по имени Одуванчик, не торопясь, но уверенно шла по улице. Кот как-то умудрялся, скрываясь в складках плаща, не отставать от хозяйки. На них никто не обращал внимания, мало ли народу приходило в город.

— Деревом пахнет, — потянув носом, заметил кот.

Завернув за угол, они увидели стройку. Среди опилок и стружки, густо посыпавших весеннюю грязь, стоял недостроенный дом. Красивый, светлый, просторный. Хорошо жить в таком доме, из окон видна река, а у крыльца — цветы. Тихо, спокойно, мирно. Одуванчик мечтательно вздохнула.

— Эй, красавица!

Она обернулась на голос.

— Что, домик понравился? — плотнику хотелось позубоскалить с симпатичной незнакомкой. — Хочешь, и тебе такой поставлю? — Он расправил и без того широкие плечи и горделиво выпятил грудь.

— Построй, — улыбнулась Одуванчик. — Только расскажи сначала, каким он будет, мой дом, — и растерявшийся плотник столкнулся с насмешливым взглядом огромных глаз. С перепугу он даже не понял, какого они цвета.

— Ну, вот здесь столовая, а там кухня, — плотник стыдливо откашлялся, — тут, — спальня, — и плотник, гроза всех окрестных девиц, смущённо покраснел.

— Мне ещё зал для тренировок нужен и кабинет, и беседка в саду, — она продолжала говорить, казалось, не обращая внимания на красного, как рак, плотника. — Сможешь мне такой дом построить, Мастер? — и в голосе незнакомки неожиданно для Плотника вместо насмешки прозвучала надежда.

Справившись со смущением, он внимательно взглянул на незнакомку. Ладная фигура, длинная коса... Да мало ли таких ходит по городу, улыбается мимолётно незатейливой шутке. Но в этой что-то не так было. То ли голос, от звука которого сладко щемило в груди, то ли глаза, ясные и пронзительные, смотрит на тебя и, кажется, всё о тебе знает. Не понимая, что делает, плотник шагнул вперёд и наткнулся на кота. Тот угрожающе зашипел. Плотник мотнул головой, отгоняя непрошенные мысли.

— Тише, Барон, — тонкие пальцы утонули в густой серой шерсти. — Мастер не причинит нам зла, — и женщина миролюбиво улыбнулась плотнику.

— Прости, госпожа, не признал сразу. — Плотник вздохнул и опустил глаза. — Не хватит моего мастерства, чтобы дом для тебя построить. Да и не нужно тебе это. Вон он, дом твой, на соседней улице. Давно ждёт хозяйку, скучает.

— А ты откуда знаешь, что скучает?

— Я же мастер, слышал.

— Ну что ж, мастер. Пойду, если ждёт.

Женщина улыбнулась, наклонилась к мастеру, что-то шепнула ему на ухо и пошла. А плотник стоял и смотрел ей вслед. И казалось ему в тот момент, что обернись она, позови, и пойдёт он за ней, как этот кот, куда бы ни повела. Но она не обернулась и вскоре скрылась за поворотом.

Дом, казалось, уже не ждал никого. Покосившееся крылечко, рассохшиеся рамы, заросший сорной травой сад.

— Ну, здравствуй, — шепнула Одуванчик. — Вот и мы.

А кот потёрся щекой о дверной косяк и, блаженно вздохнув, растянулся на тёплых от весеннего солнца досках.

Одуванчик шла по дому, а он здоровался с ней потрескиванием открывающихся дверей, скрипом половиц, улыбался солнечными зайчиками, мелькающими в запылённых зеркалах и вазах с засохшими букетами.

Прошло несколько дней. С каждым из них дом становился всё моложе и красивей. Исчезали трещины на штукатурке, половицы перестали скрипеть, с зеркал пропали пятна. Кажде утро Одуванчик находила то цветущие фиалки в горшках, то лёгкие занавеси на окнах. А однажды увидела маленькую фарфоровую кошку, гордо сидящую перед зеркалом. Кошечка была просто очаровательна, блондинка с голубыми глазами и легкомысленным бантом на изящной шейке.

Барон задумчиво посмотрел на новый подарок дома, а потом, легко вспрыгнув на подзеркальник, грациозно улёгся у ног фарфоровой красавицы.

— Я буду звать её Княгиней, — сказал он и печально вздохнул.

Одуванчик задумчиво посмотрела на него.

— Ты влюбился.

— Да, — с вызовом ответил кот. — Он внимательно осмотрел себя в зеркале, — не знаешь, почему она не обращает на меня внимания?

— Потому, что ты её не достоин, — рассмеялась Одуванчик.

Барон спрыгул с полки и ушёл, сердито помахивая хвостом. Он явился только вечером. Одуванчик сидела в кресле у камина, рядом с ней, на скамеечке для ног, обитой голубым бархатом, стояла фарфоровая Княгиня. Барон тотчас устроился рядом со своей красавицей.

Так и повелось. Днём Одуванчик гуляла по городу, заходила в мастерские, поболтать о том, о сём или просто посидеть, полюбоваться, как ловкие руки создают то подсвечник, то узорную ткань, а то и просто бочку для засолки огруцов. Странное дело, мастера, так ревниво оберегавшие свои секреты от посторонних, не таились от пришлой незнакомки. В присутствии Одуванчика даже у самого захудалого из них вещи получались на диво изящные, удобные, необычной, невиданной в этих местах красоты. кое-кто на рыночной площади стал поговаривать, что в городе объявилась колдунья. Но болтливые языки быстро укоротили. И Одуванчик продолжала бродить по городу, заглядывая то в одну, то в другую ремесленную лавку. Некоторые из мастеров, кто посмелей, начали наведываться к Одуванчику, кто за советом, а кто так, за приятным разговором.

Дом радушно встречал гостей, каждого по-своему. С появлением ювелира маленькие колокольчики на подсвечниках весело позвякивали. Плотника встречало солидное поскрипывание половиц, а медные сковородки на кухне начинали светиться ещё ярче, когда забегал кузнец.

Но в тот раз всё было иначе. Двери жалобно заскрипели, по полу прошёл сквозняк, унося прочь запахи ванили и корицы, фиалки на окнах поблекли и сморщились, даже огонь в камине утих.

Увидев всё это, Одуванчик выпрямилась в кресле, а Барон сел у её ног.

Гость шёл по комнате, как человек, привыкший повелевать. Хищным блеском сверкали, попадая в солнечные лучи, камни на пряжке и в перстнях, тускло отсвечивало золотом шитьё на камзоле, переливался муаром шёлковый плащ. Половицы под его ногами сердито прогибались, а шторы, когда он проходил мимо них, презрительно перешёптывались. Но гость, видимо, был туговат на ухо, а может, просто толстокож, и не замечал ничего.

— Здравствуй, Одуванчик. Вот где ты пропадаешь, — лучезарную улыбку сменила презрительная гримаса.

— Здравствуй, — на лице Одуванчика не отразилось ничего. — Ты пришёл показать, чему научился без меня?

Гость принял вызов, еле слышно произнеся короткое слово власти. Огромная бабочка, кокетливо кружившая над вазой с цветами, тотчас запуталась в паутине, свитой между парой зеркал.

— Дом, — воскликнула Одуванчик, — откуда здесь паутина!

Тотчас что-то стукнуло, завыло, заухало в трубе, и паутина исчезла, но было поздно. Вместо изысканной красавицы на полу валялось нечто, напоминавшее пожухлый кленовый лист. Сквозняк подхватил это и вынес за дверь.

— Твоё мастерство велико, — склонив голову, холодно произнесла Одуванчик.

— Неужели ты в этом сомневалась, — высокомерно заявил Гость. Женщина промолчала, и он продолжил: — Теперь ты должна вернуться ко мне. Ты вновь будешь моей музой, Одуванчик.

Барон угрожающе зашипел и придвинулся к креслу, где сидела хозяйка.

— Покажи ещё что-нибудь, — попросила Одуванчик.

Гость снова зашептал. Слова силы, ставшие зримыми, сплетались в узоры из ухмыляющихся морд и звериных оскалов, они вселяли ужас и страх. И вот уже вместо тугих виноградин, налитых солнцем, и пушистых персиков на подносе перед Одуванчиком растеклась зловонная жижа.

— Ты, как и раньше, только разрушаешь, — печально вздохнула она. — Создай что-нибудь.

— Создавать? — удивился гость. — Что? Бочки для засолки капусты или дешёвые серёжки, которые крестьянская девка будет вдевать в уши своими заскорузлыми пальцами, торопясь на свидание к местному кузнецу. Уподобиться этим жалким созданиям, этим твоим мастерам, которые копошатся в навозе будней, а потом тысячами лежат под могильными плитами, и их имена не помнит никто.

— Ты превратился в чудовище, — внезапно сказала Муза.

— В Великое Чудовище, — самодовольно усмехнулся он. — Но для полного величия мне не хватает тебя, моя Муза, того вдохновения, которое ты рождаешь в душе истинного мастера. Ты вернёшься и тогда...

— Я умру среди ненависти и разрушения, которое ты создаёшь. Разве ты этого не понимаешь?

— Ты и так умрёшь, Одуванчик, — равнодушно, как о чём-то, само собой разумеющемся, сказал он. — Ты забыла, кто ты. Ты Муза. Ты можешь существовать только рядом с Мастером. Если Муза долго находится в одиночестве, то она истончается, превращается в воздух и исчезает. А ты... — тут он впервые внимательно посмотрел на Одуванчик. — Ты стала ещё красивей... Как же я не догадался сразу. Кто он? Нет, не говори. Я сам. Верно какой—нибудь поэт — рифмоплётишка или танцор. Тебе всегда нравились танцы. Или ты опустилась до кузнеца? Моя Муза, моя нежная тонкая Муза, мой Одуванчик. Я твой единственный Мастер. Я твой господин. Ты моя. Ты будешь жить там, где я скажу и делать то, что захочется мне...

Он кричал, брызгая слюной и размахивая руками. Ненависть волнами исходила от Мага, порождая странные изменения в доме. Лёгкие занавеси превратились в грязные тряпки, неряшливо свисавшие с окон, ковры на глазах расползались, открывая рассохшиеся доски пола. По штукатурке зазмеились трещины. Цветы в вазах и горшках мгновенно завяли и покрылись пылью. С жалобным звоном трескались изящные вазы и зеркала.

— Я заберу тебя с собой по-хорошему или по-плохому. Муза-рабыня, такого ещё никто не придумал, — зло рассмеялся он.

При этих словах дом ещё больше разволновался и сквозняки стали похожи на маленькие смерчи.

— Попробуй, забери, но только с моей последней жизнью.

Между Музой и Царедворцем стоял Барон. Куда делся игривый котёнок. Перед Царедворцем стояла огромная зверюга, скалившая белоснежные клыки. Под серой со стальным отливом шерстью перекатывались узлы мышц.

— Слишком много чести, мне, Великому Магу, сражаться с безродным котом, — высокомерно заявил гость. Взгляд его упал на изящную фарфоровую безделушку. — Сражайся с равным себе.

По дому вновь заструились слова силы. Они обволакивали Княгиню, пеленали её, завязывали в магические узлы. Все замерли. И вот вместо фарфоровой кошки в центре комнаты появилась то ли пантера, то ли львица со снежно-белой шерстью и сапфировыми глазами. Гость презрительно усмехнулся и сделал шаг к Одуванчику. Но тут Княгиня встала рядом с серым котом, и, угрожающе рыча, двинулась на Великого Мага.

— Что это? — Маг был потрясён.

— Это любовь, — рассмеялась Муза. Но её слова потонули в грохоте.

Когда дым рассеялся, Мага не было, а на залитом кровью полу, среди фарфоровых осколков лежал Барон. Он тяжело дышал, из развороченного бока стекала кровь. Запекаясь, она превращала блестящую серо—стальную шерсть в неопрятные бурые лохмотья.

— Ничего, потерпи немного, — тонкие пальцы Одуванчика нежно погладили кота, — у тебя в запасе ведь ещё несколько жизней.

— Где она, Одуванчик, — еле слышно спросил Барон.

Одуванчик замолчала, прислушиваясь к тяжёлому, с хрипами, дыханию кота. Тот тоже молчал, но продолжал вопросительно смотреть на Музу.

— Ты же знаешь, тёмное колдовство не такое сильное. Она опять стала фарфоровой.

Барон с облегчением вздохнул.

— В конце боя я услышал звон, и испугался, что она разбилась.

Одуванчик замолчала, отвернулась к окну и заплакала. Барон уткнулся носом в тёплую нежную руку.

— Не надо, — она погладила кота, смахивая собственные слёзы. — Ты же знаешь, у Княгини никогда не было бы девяти жизней.

— Но мы могли бы быть вместе чуть дольше, — прохрипел Барон и отвернулся.

Как и предсказывала Одуванчик, рана затянулась через несколько часов. Уже на следующий день Барон выглядел как обычно, но только внешне. По его просьбе Дом собрал все форфоровые осколки и бережно уложил их в вазу из голубого стекла. Кот часто сидел рядом с вазой, тихий и задумчивый.

Однажды он пришёл к Музе. Таким она видела его только перед боем. Собранным, могучим, величественным.

— Муза по имени Одуванчик, я в своём праве, — торжественно начал он.

Она поняла, что он решил сказать, и тоже поднялась.

— Я отказываюсь от своих непрожитых жизней и отдаю их кошке, именуемой Княгиней. Это моё право и я так решил.

— Ты в своём праве и ты так решил, — распевно и величаво, в тон ему, ответила Муза.

Барон, тяжело дыша, опустился на пол, наблюдая, как фарфоровые черепки, как пушинки, медленно кружатся по комнате в прихотливом танце, складываясь в знакомый силуэт. Он становился всё отчётливей, а тело Барона истончалось, как облако в солнечных лучах.

— Мне будет не хватать тебя, — шепнула Одуванчик, смахивая слезу.

— А мне вас обеих, — из последних сил ответил он и, кажется, улыбнулся.

Через пару недель на рассвете из городских ворот вышла странная пара. Женщина в землистого цвета плаще и огромная зверюга, по виду то ли пантера, то ли львица со снежно-белой шерстью и огромными голубыми глазами.

Они остановились на холме, за городскими стенами.

— Мы когда—нибудь вернёмся сюда? — спросила зверюга.

— Конечно, — солнечно улыбнулась женщина. — Ведь нас здесь всегда ждут.

В этот момент раскрыл свои лепестки первому лучу солнца простодушный цветочек, неведомо как расцветший на обочине, а в покинутом доме весело звякнули колокольчики.