Не знаю, как вы отнесётесь к нижеследующей истории. Вряд ли вы во всё это поверите. Сейчас, по прошествии некоторого времени, я и сам начинаю сомневаться, что всё было именно так. Есть всё-таки некоторая вероятность, что отдельные события мне померещились, или приснились. Однако я еще помню те времена, когда мог поклясться в реальности всего произошедшего. Человеческая память — штука довольно короткая, а потому считаю своим долгом записать то, что произошло со мной тем страшным осенним утром.

Начиналось всё как обычно. Подъём. Утренний туалет (во всех смыслах этого словосочетания). Завтрак. Маршрутка. Платформа. Вагон… моторный… с деревянными сиденьями… в закрытые окна дует. Короче всё как всегда.

Где-то там, впереди, меня ждала работа. Кстати говоря, работа имеет право называться таковой только в том случае, если она тяжела и (или) неинтересна. В противном случае всякая работа превращается в хобби, за которое глупое начальство тебе ещё и приплачивает. Впрочем, не спешите завидовать тем, кто не работает по настоящему. Всё познаётся в сравнении, и потому, не испытав тягот и лишений настоящей Работы, они не в состоянии в полной мере ощутить всю прелесть настоящего Хобби. Итак, повторюсь. Меня ждала Работа.

Ну а пока она ждала, злобно клацая клыкастой пастью, и в нетерпении шевеля длинными костлявыми пальцами, был небольшой шанс вернуть кусочек того времени, что вообще-то отводится человеку для сна, но почему-то прерывается необходимостью вскакивать ни свет, ни заря, и куда-то ехать.

Желая поспать, я сел к окну (из которого дует). Почему к окну? Да потому, что если сесть куда-нибудь ещё, то обязательно найдётся хотя бы один индивидуум, который начнёт шастать туда-сюда промеж сидений, нарушая тем самым ваш покой. Тут дело ещё в том, что в электричке я сплю скрючившись. Ноги на ширине плеч, скрещенные руки локтями на коленях, ну а на руках уже лежит голова. Очень устойчивая позиция. И совсем не лишняя, если принять во внимание некоторые особенности отечественных железнодорожных путей (которые только с виду прямые, да ровные). А вот выпрямившись, спать не могу. Начинаю валиться во все стороны, где спинки сиденья нету. Да и мышцы спины устают. Наверное, трудовой горб мешает. Хотя какой, к чёрту, трудовой!? Конечно, труд сыграл свою роль, но он лишь усугубил то искривление, что оставила мне в наследство родная школа. А насчёт труда… Не знаю, может быть, труд и сделал из обезьяны человека (я при том не присутствовал, и ничего утверждать не буду), но вот, что из человека он, в два счёта, обезьяну сбацать может, это факт!

Так, о чём это я? Ах да! Сплю, значит, я скрючившись. И вот представьте, что в этот момент кто-нибудь бегать начинает. То покурить, то обратно… То покурить, то на выход. И вот мне приходится, то разгибаться, то скрючиваться… то разгибаться, то скрючиваться. Вверх, вниз, вверх, вниз! Как шлагбаум, ей богу! Вот, собственно, почему я и сажусь к окну (даже если из него дует).

Ну, в общем, сел я, и начал ждать, когда придёт зыбкое, но желанное забытьё. Электричка, меж тем, к «Восьмёрке» подкатила. Народ за окнами бегает, суетится. А я то уже сижу. Секу краем глаза, кого Фортуна мне в попутчики выделит.

И выделила она мне двух парней, и к ним в придачу одну мадемуазельку. Сели они не сразу. Сначала один из парней долго и усердно протирал сиденье чем-то, похожим на носовой платок. Потом, на протёртое место изящно опустилась мадемуазелька. Ну а потом расселись все остальные. Протиральщик осмотрел платок и протянул его товарищу, очевидно желая возвратить. Товарищ взгоготнул и отказался, а я подумал о том, как это благородно, протереть для дамы сиденье чужим носовым платком. В принципе, соседство с подобной компанией — не самый хороший расклад. Ну, потому, что в компании принято чесать языком барабанные перепонки. Особенно тогда, когда кто-нибудь пытается неподалёку заснуть. Хотя всегда есть крохотный шанс, что это будет не чесание, а так… убаюкивающее почёсывание. И уж совсем изредка члены компании внимают голосу разума, и организма, и просто засыпают.

Вообще-то, кроме этих троих рядом сидел кто-то ещё. Кажется. Но этот кто-то, просто сидел (за что ему большое человеческое спасибо), а потому в дальнейшем повествовании участвовать не будет.

Ну, так вот… Пока упомянутая мной троица рассаживалась, какая-то тётенька объявила откуда-то сверху, что двери закрываются, и что следующая остановка у нас будет «Трофимово». Хм! Кто бы сомневался.

Троица вела себя относительно тихо, а потому я принял свою не очень эстетичную, не очень удобную, но весьма устойчивую позу, и попытался отрубиться. С этого момента всё происходящее наблюдалось, что называется, полузакрытыми глазами. Ну, это как в «Бриллиантовой руке», которая, как известно, снята полускрытой камерой. Уши мне, к сожалению, заткнуть было нечем.

Итак, мы ехали. Всё было нормально. И тут случилось первое необычное происшествие. Тётенька-с-верху откашлялась, и объявила:

— Внимание! Переезд!

Где-то на окраине моего сознания мелькнула мысля о том, что давненько я этой фигни не слышал. С моей точки зрения подобные «внимания», есть ни что иное, как профессиональный прикол машинистов. Не знаю, каким макаром они уговорили тётеньку надиктовать им ЭТО, но зато абсолютно убеждён, что нужно оно им было для того, чтобы всласть поиздеваться над тупоголовым скотом, который они везут. Да, я думаю, что машинисты считают пассажиров тупоголовым скотом. Иначе, зачем им втюхивать нам такую дребедень. Ну согласитесь, на хрена мне сдался ихний «переезд», или «ограничение скорости»? Ещё внимания от меня требуется! Зачем!? Это проблемы тех, кто сидит за рычагами, а не пассажиров. Я же, когда работаю, не кричу каждому прохожему: «Внимание! Нагружаю раствор в ящик!».

— Внимание! Переезд! — более настойчиво повторила Тётенька.

Мне ничего не оставалось, кроме как смириться, и постараться не обращать требуемого внимания.

— Молодой человек! Я кому сказала? Внимание!

Я встрепенулся.

— Вот то-то же. — с мрачным удовлетворением заметила Тётенька, и замолчала.

Удивлённо заморгав (что, с полузакрытыми глазами, весьма не просто), я покосился на окружающих. Все усиленно делали вид, будто ничего не произошло. Хотя… Может, действительно ничего не произошло? Мало ли чего может с утра примерещиться.

Пришлось снова скрючиться. Фиксировать конечности, фиксировать подбородок…

— Внимание! Проверка тормозов!

Я напрягся. Благо поза моя очень близка к той, что рекомендуют принять авиапассажирам перед тем, как самолёт врежется в землю, или развалится в воздухе. «Ну, — думаю, — ща как дёрнут, кувырком полетим». Однако ничего не произошло. Лишь Тётенька-с-верху премерзко захихикала, и снова замолчала. Издевается, стало быть. Но деваться-то мне всё равно некуда. Ехать-то надо. Там, вдалеке, Работа ждет, не дождётся. Так что, придётся смириться.

Но, вопреки моим опасениям, Тётенька перестала козлить, и подавала голос лишь в том случае, когда нужно было объявить остановку. Всё было тихо-мирно, за исключением пары-тройки бродячих торговцев. Ну, к этим я давно привык, и не обращаю внимания, даже если они демонстрируют, как пищит их чудо-будильник.

Однако, такая идиллия не могла долго продолжаться. Вы ещё не забыли о троице? О нет, они не стали распевать песни, или плясать в центральном проходе. Нет. Они просто взяли, и вышли, где-то в районе «Фаустова». Но я не виню их в этом, ибо не знали, что творят.

Не знал и я. Хотя смутно догадывался. Как гласит народная мудрость: «Лучше синица в руках, чем журавль в небе». Иными словами, если ваш сосед по электричке болтает, но делает это тихо, пусть будет так, ибо, если он вскочит и убежит, на его место может прийти истинный оратор, и вот тогда вам точно хана. Оратор! Вслушайтесь в это слово. Чувствуете скрытую в нём угрозу? Вспоминается не менее грозное, «терминатор»! Оратор! Терминатор! Орраторр! Террминаторр! Чувствуете общность? Вот только терминатор — научная фантастика (пока), а оратор вам может повстречаться где угодно. Абсолютно дикий, и без намордника.

Итак, троица вышла, и я начал ждать, что же будет. «Счастье в неведении», — говаривал один из персонажей «Матрицы». Он был прав. Тысячу раз прав. Именно неведение подарило мне ещё несколько относительно спокойных секунд. Как бы я поступил, если б знал, что будет дальше? Понятия не имею. Возможно, встал бы, и перешёл в другой вагон. Возможно, не встал, а вскочил бы, и выбежал, дико при этом крича. Возможно, выбросился бы в окно… Но, ничего этого я не сделал. Просто ещё не знал, что будет.

Ну а пока я не знал, к освободившимся сидячим местам подошли ноги. Из-под расклешённых джинсов задорно выглядывали остренькие, чёрненькие мысочки девичьих туфель. Я облегчённо вздохнул, и собрался мысленно вознести благодарную молитву Фортуне. Но та, состроила вдруг препротивнейшую гримасу, и показала мне средний палец. К ногам в туфлях, подошли ещё чьи-то ноги, и вместе они направились в дальний конец вагона. Туда, откуда в моём направлении начали своё движение ДВЕ БАБКИ! Я ещё не видел, но уже слышал их. Конечно был шанс, что они усядутся в другом месте. Но где-то внутри меня всё-таки зародилось беспокойство. Бабки, меж тем, приближались, и беспокойство нарастало. Фортуна продолжала гримасничать. Бабки проходили мимо пустующих сидений, которые их, почему то не устраивали. Словно злой рок отводил им глаза. И я знал, куда он их ведёт!

Наконец бабки достигли меня, и…

— Давай здесь. — предложила одна.

— Давай. — согласилась другая.

«Звездец!» — подумал я.

Бабки сели. Причем, у одной из них оказались огромных размеров сумки, которые она тотчас же принялась расставлять таким образом, чтобы перекрыть всяческое движение, как между сиденьями, так и по центральному проходу. Кто-нибудь в состоянии объяснить мне, почему пенсионеры имеют самые большие сумки, причём неизменно полные?! Они же (пенсионеры), вроде как, неимущий класс. Или они просто исповедуют древний принцип: «Всё своё ношу с собой»?.. Загадка однако.

Ну да Бог с ними, с сумками. Главное, что бабки сели, и тотчас же начали бухтить. Вообще, бабки не могут не бухтить, если собираются в количестве две, или больше. А уж если они при этом ещё и знакомы друг-с-дружкой… Впрочем это грех не только бабкин.

Далее. Из двух имеющихся бабок, одна была потише, а другая (та, что с сумками) соответственно погромче. Намного погромче. И бухтила в основном она. Ну, про закон подлости слышали? Вот он самый.

Сначала разговор зашёл про огород. Ну огурцы там, яблоки, и прочая трава. Выяснилось, что в сумках… плоды. На продажу. Бизьнес стало быть.

Потом поговорили о медицинских полюсах. Что это за полюса такие я не знаю. Мне в школе только северный, и южный преподавали. И вообще, география не мой конёк. Или это из физики? А всё равно ни бум-бум. И я, совершив над собой нечеловеческое усилие, попытался отключиться.

И вот тут-то ЭТО и началось!

Причём началось оно так безобидно, и в чём-то даже радостно. Ничто, как говорится, не предвещало. Оказалось, что какая-то родственница или знакомая Громкой Бабки, родила ребятёночка. «Как мило», — подумал я. И где-то даже порадовался. Насколько это было возможно в моём состоянии, разумеется.

«Ну, и что?» — спросите вы.

«Ну, и всё!» — отвечу я.

С этого момента любой персонаж женского полу, появлявшийся в рассказе Громкой Бабки, тотчас же рожал.

Всё происходило по следующей схеме.

— А вот (такую-то) помнишь? — вопрошала Громкая.

— Да. — отвечала Та Что Потише.

— Родила! — выкрикивала Громкая. — Ага! Да! — добавляла она, когда Та Что Потише начинала звуками и жестами выражать радостное восхищение. Жестов я, по правде говоря, не видел (не забывайте, что я всё-таки пытался заснуть), но лопни моя селезёнка, если в этот момент Тихая не выпучивала глаза, не всплёскивала руками, и не качала головой.

Вы, конечно, скажете, что ничего страшного в этом нет. Ну, рожают, так рожают. Ну, и бог с ними, как говорится. Ошибаетесь, дорогие мои! Ошибаетесь! Вы просто не были ТАМ! Не слышали ЭТОГО ВСЕГО! Не представляете КОЛИЧЕСТВА рожениц! Не пережили всех ПОСЛЕДУЮЩИХ происшествий! А потому не можете осознать МАСШТАБОВ КАТАКЛИЗМА!

Впрочем и до меня весь ужас, вся абсурдность ситуации дошли далеко не сразу.

Поначалу я воспринимал всё с неким сонным оптимизмом. «Вот. — думал я, — А говорят, что рождаемость в стране падает. Ха! Да вы суньтесь со своей статистикой в Воскресенский район и, что называется, почувствуйте разницу.» В какой-то момент я, даже, испытал гордость за родные края. Но потом начали приходить иные ощущения. Некоторое время они ещё носили положительный характер. Гордость, например, сменилась нарастающим восхищением. (Во, блин, бабы дают!) Однако, на третьем десятке новоиспечённых мамаш к восхищению начало примешиваться лёгкое недоверие. (Да ну!?) Недоверие нарастало. (Да вы что!?) Оно крепло. (Да ну, что вы!) Когда же пошёл пятый десяток, недоверие достигло своего апогея. (Да ну вас!)

И тут вдруг ко мне пришла мысль. Такая прекрасная в своей ясности, она робко постучалась, и я впустил её. И она, в благодарность, дала мне ответ. Такой очевидный, лежащий, так сказать, на поверхности.

БАБКА СБРЕНДИЛА!

Ну конечно! Чем же ещё можно объяснить такой невероятный всплеск рождаемости именно среди бабкиных знакомых. Сбрендила на почве воспроизводства! Пусть так и напишут в графе «Диагноз».

Но, как вы, наверное, понимаете, на этом дело не закончилось. Ведь бабка не была знакома с моей разгадкой феномена, а потому продолжала заливаться соловьём… то есть вороной, я хотел сказать. И, вы знаете? Моё мнение, относительно её рассказа снова начало меняться.

Слишком уж уверенно бабка говорила. Слишком гладко, без единой запинки, перечисляла она своих знакомых. Слишком искренне соглашалась и радовалась её собеседница. И вот, в какой-то момент я осознал, что ВСЁ ЭТО ПРАВДА! Бабка не была сумасшедшей (по крайней мере, не более чем все прочие бабки), и она не врала! Всё сказанное ею БЫЛО ПРАВДОЙ!

И тут мне стало страшно.

«Господи! — Воззвал я мысленно. — Понимаю, что широкая русская душа не приемлет каких бы то ни было ограничений в любви! Понимаю, что русский авось ещё никто не отменял! Но неужели же у нас так и не научились предохраняться?!»

И, словно в ответ на мои мысли, двери вагона загремели, впуская бродячего торговца.

— Доброе утро уважаемые пассажиры… — затянул он обычную свою волынку.

Мне было плохо, и я не слушал его. По крайней мере до тех пор, пока мой слух не резануло следующее:

— Ручки шариковые! Автоматические! Калибра один-семьдесят пять! В комплекте два магазина по тридцать шариков! Одна штука — четыре рубля, три на десять!

«Чего, чего?!» — не поверил я своим ушам.

— Карты игральные! — продолжал меж тем торговец. — Ну, листов, где-то, тридцать-тридцать шесть! Полупластик, полу-хрен-знает-что! Одна колода — четыре рубля, три на десять! Так же в продаже! Ручка некорректор! Одна сторона пишет, а другая… тоже пишет! Одна штука — четыре рубля, три на десять! Так же в продаже! Термо-клеевая паутинка, с термо-клеевым паучком! Одна штука — четыре рубля, три на десять! Так же в продаже! Иголочки для сильно видящих! Одна штука — четыре рубля, три на десять!.. И наконец, хит сезона! Презервативы для заведения детей! С одной, двумя, и тремя дырочками!.. Одна штука — четыре рубля, три на десять!.. Итак, кто желает, пожалуйста!

Вагон зашелестел купюрами. Торговец заковылял по проходу, то и дело останавливаясь, и обменивая товары на казначейские билеты. Стоило только ему выйти, как в двери влетел, весь какой-то ошалевший, газетчик.

— Вашему вниманию предлагается газета «Мир новостей»! С программой на позапрошлую неделю!

«Ещё чище!» — потрясённо подумал я.

— Так же имеются журналы: «Прохладный», «Прохладная девчонка», «Вот так», «Вот эдак», «И так и сяк», «И наперекосяк». Ну а для тех, кто только что купил презервативы, предлагаются газеты: «СПИД-инфо», «Сифилис-инфо», и «Гонорея-инфо»! Итак, кто пожелал… хе-хе… пожалуйста!

На этот раз по вагону прошла волна монетного звона.

Понятно, что после ТАКОГО я и думать забыл про какой-то сон. Однако разгибаться, и глаза открывать не стал, потому как подобные нагрузки рано по утру кажутся мне чересчур жестокими. Но вот уши мои (вот ведь сволочи!) продолжали исправно ловить всякую пролетающую мимо звуковую волну. И что, как вы думаете, они услышали?

Конечно же бабкин бухтёж!

Вы ведь не думаете, что она вот так взяла и замолчала? Если думаете, то ни хрена вы в бабках не разбираетесь! Однако я открою вам глаза. Знайте, что бухтящая бабка не может остановиться. Просто не способна! Сам я не пробовал, но считаю, что она не остановится, даже в том случае, если пригрозить ей немедленной страшной смертью. Тут, видимо, имеет место некий физиологический феномен. Есть очень хорошее выражение — «словесный понос». В смысле, как ни крепись, а чуть расслабился и всё… не удержишь. Вот так же и у бабок.

Всё сказанное прекрасно подтверждала Громкая Бабка. Более того, в рассматриваемом случае, за истёкший период времени вышеозначенный «понос» перешёл на качественно новый уровень. Теперь у Бабкиных знакомых-родственников получались исключительно двойни. Причём в ничуть не меньшем количестве. Бабка вошла в ораторский раж и, в дополнение к рассказу, принялась активно размахивать руками, о чём красноречиво свидетельствовали, то и дело, накатывавшие на меня воздушные волны.

И тут ко мне пришла вторая мысль! Она нагло ворвалась в мой истерзанный разум через дверь, распахнутую предыдущей визитёршей, вальяжно развалилась на опустевшем месте, и предложила совершенно иной взгляд на события.

ЭТО НЕ БАБКА СБРЕНДИЛА! НЕТ! ЭТО Я! Я СБРЕНДИЛ!

Опаньки! А ведь и правда! Чем ещё объяснить творящееся вокруг сумасшествие? Только сумасшествием меня… родимого. Тогда всё это галлюцинации! Плод моего воспалённого воображения! Ничего этого на самом деле нет!

УРРРААА!!!

Сбрендил на почве воспроизводства, по причине хронического недосыпа! Дайте мне медицинскую карту. Где тут у вас графа «Диагноз»?

Если бы вы знали, как мне полегчало. На душе сделалось как-то радостно и спокойно. Представляете? Меня даже начало занимать Бабкино повествование. Я слушал её, и восхищался изобретательностью собственного разума… Пусть и изрядно вывихнутого.

Интересно, а в электричке ли я сейчас нахожусь? Я имею в виду в реальности. Может быть, на самом деле тело моё лежит на больничной койке укрытое одеялом, а длинные рукава моей новой рубашки аккуратно завязаны за спиной заботливыми санитарами.

Лепота!

Но вы понимаете, что и на этом ничего не закончилось? Как давно известно, всё хорошее в этом мире, имеет отвратительную привычку быстро заканчиваться. И мой случай не стал исключением.

Во всей этой лепоте оказался ма-аленький изъян. Ни один сумасшедший, никогда, не признает себя таковым! То есть может, конечно, но только в том случае, если заскок его носит периодический характер. Между приступами, так сказать. В это время человек, как бы, и не сумасшедший вовсе, а потому может признавать всё, что захочет. Но как только в мозгах у него переклинит… и всё, бред для него становится реальностью. И в этом состоянии он никогда не решит, что сошёл с ума.

Дважды «опаньки».

С одной стороны имеют место все признаки весьма конкретного, я бы даже сказал, ядрёного бреда. С другой же, признание бреда — бредом, и осознание нереальности происходящего. Ну и какой я, после этого, псих?

Блин! Такой кайф себе обломал! Зла не хватает! Встретил бы себя в тёмном переулке — убил бы з-зар-разу!

Значит всё это происходит на самом деле. И бабки, и Тётенька-с-верху, и странные торговцы… О-о-о, как же мне хреново!

Но, стоп! О чём я только что подумал? Я поверил в реальность происходящего, не смотря на очевидную его бредовость! Ура! Поздравьте меня, я сошёл с ума!.. Хотя нет, постойте. Вот же, я признаю свою сдвинутость! Но тогда снова выходит, что я не псих, и всё это взаправду… Но тогда получается, что я опять верю в этот бред… Но как же…

Но если…

А может…

Хотя…

И всё же…

Тьфу!

Сказал один критянин, что все критяне лжецы. Встретил бы в тёмном переулке — убил бы з-зар-разу!

К счастью, даже из логической ловушки можно найти выход. Как? Да забить на неё, и дело с концом! Так я, собственно говоря, и поступил. Отринул мысли о собственном психическом здоровье и… вновь оказался один на один с Бабкиным бухтежом.

К этому моменту Бабка разобралась с двойнями, и перешла на тройни. Причём, как мне показалось, некоторые фамилии уже фигурировали в её повествовании… чуть раньше. А одну, или две я слышал уже в третий раз. Вот уж не позавидуешь людям. Сначала один, потом двойня, а потом и вовсе трое. Итого шесть. Всего лишь на одного меньше, чем у Людмилы Кузоватовой — всемирно известной в России любительницы «Тайда» и, судя по всему, мужчин.

Как говорится, маразм крепчал… деревья гнулись. В какой-то момент я даже подумал, что крепче уже некуда… И ошибся, потому как снова подала свой голос Тётенька-с-верху. И как подала! Я чуть в окно не выпрыгнул. Такой, доложу вам, стон раздался, что волосы в носу дыбом встали. Услышь я ЭТО ночью, да ещё на кладбище… без вариантов… меня бы осталось только закопать. Благо нести далеко не пришлось бы.

А Тётенька дух перевела, и ещё раз. Тоже самое!

«Да что ж она там, рожает что ли!?» — воскликнул я мысленно. И понимая уже, что не ошибся услышал сверху, чуть напряжённый, но твёрдый, вселяющий уверенность мужской голос:

— Тужьтесь, голубушка! Тужьтесь!

Получите, распишитесь! Я то по наивности, по простоте своей душевной думал, что хуже уже не бывает! Но нет! Это у понятия «лучше» существует предел. А вот хуже, может быть всегда. Хоть чуть-чуть, хоть капельку, хоть на самую малость… но хуже. Мысль эта, как я понимаю, постоянно крутилась где-то в подсознании, не давая мне окончательно пасть духом. Как так? Ведь, казалось бы, в ней нет ничего кроме безнадёги? Но это только на первый взгляд. Когда всё вокруг было плохо, она шептала мне: «Не расстраивайся. Ведь может быть ещё хуже.». А если предположение сбывалось, и всё становилось хуже, она не унывала, и говорила: «Подумаешь. Бывает и не такое.». И когда, наконец, всё становилось совсем плохо, она кричала: «Не хнычь, сопляк! Это тоже ещё не всё!». «Ничего себе, утешеньице!» — возмущался я. «А ты думаешь, что?.. В сорок первом, легче было?» — приводила она свой последний аргумент, и мне нечем было возразить. Вот и сейчас, когда ситуация со временем только ухудшалась, единственным утешением для меня оставалось лишь осознание того, что всё происходящее не так уж страшно, потому как могло бы быть ещё страшнее.

А Тётенька, меж тем, продолжала надрывно стонать. Мужской голос продолжал повторять свои нехитрые рекомендации, временами вставляя что-нибудь ободряющее, вроде:

— Хорош-шо идёт! — или, — Э-эй, ухнем!

Не знаю, сколько это продолжалось. Лично мне показалось, что сия процедура никогда уже не кончится. Но тут вдруг мужской голос невнятно пропел: «Ещё немного. Ещё чуть-чуть…» — и сменился натужным кряхтением. Тётенька мученически зарычала, взвизгнула… В следующее мгновение раздался громкий «Чпок!», звук падения чьего-то грузного тела, и приглушенное мужское: «У-у, й-й-йё-ё!».

Секунды три в вагоне стояла относительная тишина, нарушаемая лишь стуком колёс, да тяжёлым Тётенькиным дыханием. (Даже Бабка затихла!Уму не постижимо!) Потом послышался несильный шлепок, а вслед за ним протяжно-заливистый, возмущённо-обиженный, громкий и захлёбывающийся крик, который ни с каким другим криком спутать невозможно.

— Поздравляю! — несколько сконфуженно произнёс мужской голос. — У вас девочка!

— Осторожно… Двери закрываются… — устало ответила Тётенька. — Следующая станция «Бронницы».

«Ах-хренеть можно!» — подумал я.

— Во как, — глубокомысленно заметила Громкая Бабка. — А вот (такую-то) помнишь?

«А-А-А-А!!!»

— Ага! Да! Мальчика, девочку и…ещё кого-то! Да! Ага! Да! А вот (такую-то)…

«Господи!» — уже второй раз за это утро воззвал я. — «Да за что же мне все эти мучения?!».

— А ЗАСЛУЖИЛ, ЗНАЧИТ, — раскатисто прогремело прямо у меня в голове.

На какое-то время я выпал в осадок и ничего не воспринимал. Нет, каково, а? Нам, атеистам, такие фокусы, конечно, по барабану. Ну глюки там, и всё такое. Да и вопросик был, честно говоря, риторический. Но вообще-то, каково?

А может и не глюки? Ибо вещи уж больно чудные творятся. Промысел Божий. Эдакая маленькая персональная преисподняя. Как там у них говорится: «Неисповедимы пути Его.». Иными словами, что хочет то и творит. Ну прямо самодур, честное слово. Так что ж Он ко мне-то пристал? Что ли Ему других людей нету? Нет, я понимаю, пути неисповедимы. Брякнуло Ему в голову: «А давай-ка Я над этим вот рыжим поиздеваюсь! Уж больно он мне не нравится!». А две другие ипостаси (Он же всё-таки триедин… у христиан по крайней мере) ему поддакивают: «Давай! Давай!». И Он рад стараться! Только вот, чем Он, в таком разе, от своего антагониста отличается, ума не приложу.

А и ладно! Блаженны страждущие, ибо спасутся они! Ну и я, стало быть. В какую сторону только спасаться, не знаю. Места-то все уже заняты. А ехать-то надо.

Спасение страждущих — дело рук самих страждущих! Во!.. А что? Так, похоже, и получается. Как там в народе говорят? На Бога надейся, да сам не плошай. Может мне эту Бабку придушить? Да нет. Посадить могут, свидетелей-то вон сколько. Ну и грех, конечно же. Хотя грех, он мне ещё не известно когда зачтётся… А посадить могут прям сразу и надолго, если принять во внимание количество тех самых свидетелей, да качество адвоката, которого я смогу нанять. Так что получается, себе только хуже и сделаю. Жаль.

Пока я всё это думал мы подъехали к какой-то платформе, очевидно к анонсированным не так давно «Бронницам». Когда все желающие влезли, Тётенька-с-верху произнесла своё обычное:

— Осторожно двери закрываются… — и вдруг добавила, — а сейчас сюрприз!

Послышалась какая-то возня, и Тётенькин шёпот: «Ну давай!».

— Следусия станьция, — неуверенно пролепетал детский голосок, и добавил уже громче — Заголново!

«Какой милый ребёнок, — подумал я. — Ну вся в маму».

А Бабка, меж тем, продолжала бухтить.

По численности населения Воскресенский район уже обогнал Индию (или кто там у нас на втором месте по данному показателю), и вплотную приблизился к Китаю.

И вот, в душном, тесном, раскачивающемся пространстве вагона, мне явились картины будущего. Недалёкого. Поколения три, не больше. Когда вся эта Бабкина орава подрастёт, и заимеет собственных детей, а те, в свою очередь, сотворят им внуков.

И мне стало страшно!

Вы представляете, какая это будет куча народа?! Не-е-ет, вы не представляете. Как говорилось выше, вы НЕ БЫЛИ там! НЕ СЛЫШАЛИ этого всего! А потому НЕ МОЖЕТЕ ОСОЗНАТЬ масштабов катаклизма!

Хотя, возможно, кто-то из вас уже проникся моим повествованием. Он словно бы проехал в этой злополучной электричке вместе со мной, а потому всё понимает. Остальным же я помогу представить. А там, быть может, придёт и осознание.

Что же я увидел?

А вот что.

Огромное человеческое стадо. Не толпа даже… нет. Именно стадо. Грязное и оборванное, оно растекается по поверхности Земли во все стороны, и планета стонет под его гнётом.

Кризис перенаселённости. Эти слова витают в воздухе. Они доносятся из теле и радиоприёмников. Они мелькают на страницах газет. Они везде. В каждом событии. В каждом поступке. В яростном крике и в скорбном молчании. В жизни и в смерти. Они — самая суть бытия.

Правительства разных стран пытаются принимать какие-то меры. Повсюду введено ограничение на деторождение. Бездетным выплачиваются правительственные дотации. К людям же, превысившим установленную норму, применяются различные санкции, вплоть до уголовных. Отдельные государства, в качестве предпоследнего средства, применяют принудительную стерилизацию. О том, что, в даной ситуации, является последним средством, не хочется даже и думать.

Но поздно. Слишком поздно.

Потомки знакомых Громкой Бабки продолжают плодиться. Они просто не могут иначе. Это прописано в их генах. Размножение — цель и единственный смысл их жизни.

Последствия катастрофические.

Не хватает жилья. Население растёт в, хрен-знает-какой, прогрессии, и жильё просто не успевают строить.

Голод. Не хватает возделанных земель. Половина того, что удаётся посадить разворовывается на корню скулящими от недоедания существами, которые когда-то назывались людьми.

Разгул преступности. Нет ничего дешевле человеческой жизни. Убийство за корку хлеба — даже не преступление, даже не проступок. Оно представляется вполне оправданным, и почти похвальным деянием. Кое где практикуется каннибализм. А что? И сам сыт, и лишних ртов поубавилось.

И уже непонятно, зло или благо несут, гуляющие по миру, жестокие эпидемии.

А над всем этим кошмаром, неотвратимо вздымается призрак новой Мировой Войны. Войны, как инструмента саморегуляции системы. Страшной, но спасительной.

И мне захотелось кричать. Кричать, что есть силы. И пусть лопаются от натуги лёгкие, пусть рвутся истерзанные голосовые связки… лишь бы крик мой был услышан и понят.

ЛЮДИ, ОПОМНИТЕСЬ! Ведь вы же не звери, в конце-то концов! Нельзя жить во власти одних лишь инстинктов! Ведь инстинкт, это не рефлекс! Его можно контролировать! Я не пытаюсь сказать, что дети есть зло! Нет! Дети это прекрасно! Зло в том, что дети частенько оказываются, так сказать, побочным продуктом… Чего?.. Любви?

Хм.

Любовь. Люди привыкли бросаться этим словом. Они постоянно забывают о той ответственности, тех ограничениях, и даже жертвах, которых оно требует. Почувствовав малейшее шевеление, не важно где, в душе или в штанах, люди в экстазе кричат: «Ах! Это любовь!». И что потом? А потом, многие дежурно вздыхают: «Ах. Любовь прошла, — и добавляют, — Ничего! Ещё найдём!». Дошло до того, что банальные половые отношения именуют нелепым словосочетанием «заняться любовью», забывая о том, что любовь-то как раз, бывает и платонической, а вот род продолжить, или просто потрахаться можно и без неё.

Весьма примечательно и то, что в языке (русском по крайней мере) практически нет слов описывающих различные состояния полулюбви. Вспоминаются, разве что, «увлечение» (любовное), да «интрижка» (того же свойства), которые можно снабдить различными эпитетами. Если напрячься, может быть вспомнится и ещё что-то. Но этого всё равно мало. Ничтожно мало. Оттого и называют любовью то, что ею, в общем то и не является, порой доводя ситуацию до той грани, за которой этим словом останется только подтереться.

А потому прошу, не бросайтесь словом «любовь». Не всякое влечение достойно так называться.

Пророческие видения и последовавшие за ними пространные измышления, хоть и оставили в душе отвратительно-склизкий осадок, всё же на некоторое время отвлекли меня.

— А вот (такую-то) помнишь? — снова раздалось неподалёку.

Нет, ну сколько же можно? А главное, откуда столько энергии в такую рань? Эх, собрать бы эту энергию, да направить на что-то полезное, в созидательное, так сказать, русло. Вообще, в бабках отечественного изготовления скрыто невероятное количество энергии. Взять хотя бы, уже упоминавшиеся огромные сумки. Полагаю, что сумки эти, поднять-то не каждому под силу. Про то, чтобы нести их куда-то, я даже не говорю. Конечно, это всего лишь предположение, ибо я ни разу не пробовал поднимать бабкины сумки (благоразумно опасаясь за своё здоровье), но думаю, что оно не очень далеко от истины. Почему? Да потому, что не раз наблюдал наших бабок в общественном транспорте. Живём мы с вами в одной стране, а потому вы тоже должны знать, что людям со слабым здоровьем, в российских автобусах и электричках не место. Именно поэтому в них катается такое огромное количество бабок. Сколько раз, какая-нибудь старушка-божий одуванчик, пробираясь к дверям вагона (или автобуса), толкала меня с такой неожиданной силой, что я (парнишка, в общем-то, не самый слабый) отлетал в сторону, как отфутболенный мячик. Надо бы включить некоторое количество бабок в национальную сборную по регби. Держу пари, что чемпионство, в этом случае, нам обеспечено.

И вообще…

— А вот (такую-то) помнишь?

— Да.

— Родила! Четырёх девочек. Ага! ДА! А те, на следующий день, тоже родили! Да! Да! Ага!

Я почувствовал, что задыхаюсь, и прильнул к щелястой раме вагонного окна, жадно ловя струйки относительно свежего воздуха. ВОТ!!! Вот, оказывается, зачем в наших электричках делают окна с турбонаддувом! Чтобы люди внутри не сдохли от удушья! Честь и хвала, тому, кто это придумал! Честь и хвала!

— А ты себя-то помнишь?

— Да.

— Родила!

— Ой! Радость то какая! А когда?

— Э-э-э! Вчерась! Ага! Да! А ты меня-то помнишь?

— Да!

— Тоже скоро рожу! Ага! Да! Вот, до «Отдыха» доеду, и сразу рожу! Да! Ага! Да!

И тут, совершенно неожиданно, наступила спасительная развязка.

Собравшись с силами я вскочил, схватил с полки свой пакет с обедом и, перепрыгнув через Бабкины сумки, бросился к выходу.

А всё потому, что Тётенька-с-верху, видимо сжалившись надо мной, объявила «Фабричную». Мою остановку!..

И слава Богу! Потому, что ещё немного… и РОДИЛ БЫ! Ага! Да!